«Может, если вы бежите от крокодила»: Давыдов — о мотивации страхом, жалости в спорте, пределе мечтаний и вреде футбола

Нынешняя допинг-система не позволяет толком использовать ни мази, ни капли, а пищевые добавки надо тщательно проверять, поэтому лучше всего худеть искусственным путём и советоваться с врачами, считает тренер Сергей Давыдов. По его словам, фигурист должен оставаться лёгким и быстрым, поэтому он всегда обращает внимание подопечных на лишний вес. Специалист также рассказал, стоит ли мотивировать подопечных страхом, объяснил, почему нет места жалости в профессиональном спорте и признался, что способен заниматься любимым делом до 80 лет.

Год назад Сергея Давыдова воспринимали прежде всего, как тренера одного из самых талантливых юниоров-одиночников Льва Лазарева. Новый сезон принёс специалисту и новый статус: к нему в группу не только вернулась Елизавета Куликова, не добившаяся значимого прогресса под руководством Светланы Соколовской, но и перебралась Вероника Яметова, выросшая в очень самобытную фигуристку в Екатеринбурге. С этой темы и начался наш разговор.

— Вплоть до нынешнего сезона центром вашей группы были Мария Гордеева и Лев Лазарев. Сейчас у ребят нет ревности, что ваш интерес с некоторых пор сосредоточен не только на них?

— Не думаю. Во-первых, Маша и Лев катаются по кандидатам в мастера и ещё долго там будут, потому что оба родились во второй половине 2009 года. А Лиза и Вероника — уже мастера. Отдельная категория.

— Но есть же такая вещь как тренерское внимание. Занятия-то проходят на одном льду.

— Там я стараюсь всем одинаково уделять внимание. И ругаюсь одинаково — на тех, кто не работает. Если вижу, что человек старается больше других, лишний раз могу что-то подсказать, подбодрить. Если же фигурист не старается, не хочет прилагать усилий, жалеет себя, какой смысл ему вообще что-то говорить?

— А жалко спортсменов бывает?

— Ну какая может быть жалость — в спорте? Да и кто будет тебя жалеть? Судьи? Зрители? Соперники? Конечно же, нет. Почему тогда тренер должен поступать иначе?

— Жестоко.

— Да нет, это просто истина, часть работы, с которой надо смириться и выполнять то, что должен.

— Самый неожиданный из успехов ваших спортсменов назовёте?

— Успех — это растяжимое понятие. Для меня это прежде всего хорошие прокаты с элементами ультра-си.

— Пять четверных Лазарева на последнем кубке Первого канала?

— Да. Три четверных Маши Гордеевой. Произвольная программа Софы Самоделкиной на чемпионате России в последнем сезоне, который она провела под моим руководством, с тремя четверными и неплохим катанием. Не скажу, что для меня это были неожиданные вещи, но, безусловно, во всех трёх случаях мои спортсмены сделали чуть-чуть больше, чем могли на момент выступления.

— Чувство обиды, что успех принадлежит прежде всего спортсмену, а не тренеру, вам испытывать приходилось?

— К сожалению, это тоже истина спорта, такая же, как бессмысленность жалости. Победа всегда принадлежит спортсмену, проигрыш — тренеру.

— С утверждением, что тренер — профессия неблагодарная, вы согласны?

— Согласен. Но это, опять же, правила игры. Если остро это воспринимать, конечно, всё вокруг будут в этом виноваты и неблагодарны. Если ты относишься к этому, как к неизбежной составляющей профессии, смирись и продолжай работать.

— Чем мотивировать спортсмена, когда определённый результат уже достигнут, но надо заставлять человека продолжать двигаться вперёд?

— Наверное, не отвечу на этот вопрос, потому что для меня само понятие «достигнуть результата» подразумевает что-то большое и ценное. Выиграть чемпионат мира, Олимпийские игры.

— Допустим, такой день в вашей жизни настал. Что дальше?

— Как правило, у спортсмена это окончание карьеры, он достиг финиша.

— Но, ведь практика показывает, что почти все чемпионы искренне хотят продолжить карьеру, а не чувствовать себя отработанным материалом.

— Спорт сейчас слишком сильно вырос. Для того, чтобы добиться успеха, нужно трудиться намного больше, нежели раньше. Нынешняя профессиональная карьера помимо прочего требует не просто крепкого здоровья, причём как физического, так и психологического, но и ежедневной заботы о нём. Да и финансовых трат никто не отменял. Единицы, наверное, способны прожить в фигурном катании несколько циклов, и это скорее будут не одиночники, а те, кто выступает в парном катании, в танцах. Там всё-таки чуть-чуть другие нагрузки.

— Получается, что над тренером, работающим в одиночном катании, должен постоянно довлеть страх не успеть, не попасть со спортсменом в нужный четырёхлетний цикл?

— Понимаете, можно сколько угодно высчитывать эти циклы, а потом происходит что-то такое, что сводит всю эту аналитику к нулю. Поэтому я вообще ни о каких циклах не думаю. Есть у меня спортсмены — я их веду. Понятно, что подсознательно держу в голове некий план работы, но не более того.

— Поднятие возраста в женском катании сделало задачу более простой, или более сложной?

— Скорее, несколько успокоило — в том плане, что проскочить наиболее сложный период, успеть показать результат до наступления пубертата уже ни у кого из девочек не получится. Сейчас, когда ко мне вернулась Лиза Куликова и пришла Вероника Яметова, мы много разговариваем на эту тему. И я как раз объясняю, что тот спорт, в котором к фигуристу приходит реальная известность, реальный успех, может начаться только после 17 лет.

— Любой тренер, как мне кажется, всегда выделяет из общего ряда тех, кто какими-то качествами напоминает ему самого себя. Соответственно и симпатизирует таким спортсменам в большей степени. Есть такое?

— У меня наибольшую симпатию вызывают люди, которые на тренировках фактически переступают через себя. Я вижу, как им тяжело, вижу момент преодоления, который обязательно надо пережить, чтобы начался подъём и последовало развитие. В такие моменты, собственно, и проявляется характер спортсмена. Как я могу не любить того же Льва Лазарева с его совершенно невероятным стремлением работать? Проблема у меня бывает одна — его остановить. Идея, которая сидит у Льва в голове, мне, как тренеру, абсолютно понятна: вперёд, вперёд, вперёд, дайте, дайте, дайте. Это, конечно же, подкупает, но приходится очень тщательно контролировать процесс. Объяснять парню, что иногда нужно чуть переждать, остановиться, успокоиться, не нагружать себя.

В 15 лет Лев очень сильно растёт, буквально по дням, у него меняется вес, координация, её нужно аккуратно и правильно удержать. Я привык много разговаривать со спортсменами, вот и Лазареву объясняю: при наличии определённых физиологических изменений ты не всегда можешь сделать сегодня то, с чем без проблем справлялся вчера. Надо чуточку подождать, и спустя какое-то время ощущения обязательно вернутся. Всё, что было наработано, никуда не денется.

— Убедить удаётся?

— Иногда Лев слушает меня очень внимательно, иногда начинает нервничать, когда что-то не получается на тренировках, но это тоже подкупает. В Лазареве нет равнодушия по отношению к тому, что он делает, и это, считаю, очень ценное качество для спортсмена.

— В ваших с ним отношениях был момент, когда вы мысленно сказали себе: «А мальчик-то вырос…»

— Все дети рано или поздно вырастают, становятся подростками, у них меняется эмоциональное состояние, появляются более острые реакции. Но вот со Львом мы никогда не воевали. Можем по какому-то поводу начать спорить, но проходит буквально 10 минут, и спор заканчивается.

— С девочками в этом плане сложнее?

— Не сказал бы. С той же Машей Гордеевой как-то спокойно мы все эти этапы проходим.

— Когда к вам на просмотр приходит спортсмен со стороны, на что вы обращаете внимание?

— Бывает по-разному. Например, Яметова пришла в 18 лет, то есть, я понимал, что наиболее трудный период у неё позади, значит, можно выстроить чёткую и понятную работу.

— На соревнованиях вы сильно нервничаете у борта?

— А смысл? Соревнования — это в чистом виде работа самого спортсмена. Моё дело — обучить. Выйти и показать, что ты реально чему-то научился, человек должен сам.

— Это теория. А на практике сплошь и рядом видно: тренер стоит и его штормит не по-детски.

— Волнуются, конечно же, все. Просто каждый по-разному это показывает. Иногда выходишь абсолютно спокойным, а иногда вдруг начинаешь нервничать независимо от того, готов у тебя спортсмен или нет. Важно не показывать это спортсмену. Но сам фигурист тоже должен понимать: как только он оторвался от бортика — всё, он на льду один. Должен уметь самостоятельно размышлять, контролировать ситуацию, вплоть до смены контента по ходу программы, если вдруг что-то пошло не так. Сколько было моментов, когда тренеры кричат, а человек уже в тумане находится, вообще не слышит, что ему говорят.

Поэтому своим спортсменам мы постоянно напоминаем: вы должны просчитать наперёд все ошибки которые могут случиться, и для каждой из этих ошибок должен быть свой вариант выхода по ходу программы. Лазарев, кстати, в этом плане очень хорошо анализирует. Перестроить контент по ходу выступления для него вообще не проблема. Можно ли такому научить? Наверное, да. Но для этого должна быть определённая ясность ума. Умение в экстремальной ситуации сохранять голову холодной.

— Должен ли тренер чувствовать грань, за которой развитие и совершенствование спортсмена становится, по сути, насилием над ним, как в физическом, так и в моральном плане?

— Хороший вопрос. Ты устал, но надо продолжать работу — это насилие над собой? Не выспался, голова не варит, но должен заставить себя встать с кровати и ехать на каток — насилие? Я бы сказал, что здесь должно существовать чёткое понимание того, что ты должен делать, и чего не должен. Например, я никогда не обзываю спортсменов, не кричу на тренировках матом, и уж тем более не использую обсценную лексику, чтобы унизить человека. А для кого-то такой границы вообще не существует. Но понимаете, в чём сложность тренерской работы — границы у каждого спортсмена тоже свои. Есть дети, которые начинают слышать, только когда на них прикрикнешь, а есть такие, кто до слёз обижается на малейшую претензию.

— Не так давно я читала книгу Ирины Винер, где красной нитью проходит непоколебимая уверенность тренера в правомерности собственных, порой очень жёстких действий. Мол, я делаю из ребенка чемпиона, он ещё спасибо скажет за то, что к нему так относились.

— И что, говорили спасибо?

— Думаю, да, как бы странно это ни звучало. Спортсмена ведь довольно легко убедить в том, что великая цель способна оправдать любые средства. Наверное, и тренеру бывает сложно удержаться от подобных мыслей, когда цель оказывается на расстоянии вытянутой руки?

— Для меня всегда существуют и будут существовать некие границы, нарушать которые я не стану даже при самых больших целях. Не готов относиться к детям, как к расходному материалу, например.

— А как быть, когда кто-то из спортсменов упёрся в свой потолок, и вы это понимаете лучше, чем кто-либо другой? Поднимаете ли вообще эту тему, или делаете вид, что «черепки» всё ещё способны превратиться в золото?

— Мы разговариваем и об этом тоже. Что такое потолок? Это ведь растяжимое понятие. Предел собственных возможностей ты создаёшь себе сам. Да, одни люди могут быть более талантливы, чем другие, но это не значит, что ты не сможешь достичь того же результата. Просто надо больше хотеть, больше работать, больше размышлять, анализировать, находить мотивацию в том, чтобы становиться лучше даже в каких-то мелких аспектах. Как только спортсмен начинает задумываться о потолке, он в него сразу и упирается.

— Страх может быть мотивацией?

— Может, если вы бежите от крокодила. Страхи — они ведь большей частью детские: я чего-то не сделаю, родители заругают. По мере взросления надо учиться управлять подобными эмоциями. Главное, как мне кажется, заключается в том, чтобы у спортсмена была цель, его собственная, внутренняя идея. Чтобы именно это двигало человека вперёд, а не страх, что дома накажет мама. Меня очень радует, например, что сейчас я чётко вижу такую внутреннюю идею у Лизы Куликовой. В этом плане она стала совершенно другой.

— Согласитесь, довольно сложно взрастить в себе идею, когда не понимаешь, будет ли в твоей жизни возможность выступать на международных соревнованиях.

— Ну, мы же не говорим, что нас закрыли на 10 лет? Федерация фигурного катания, считаю, сделала всё возможное для того, чтобы все наши фигуристы продолжали существовать в ранге действующих спортсменов, не чувствовали себя обездоленными. Есть самые разные турниры, причём их ничуть не меньше, чем у тех, кто соревнуется за границей, есть приличные призовые, зарплаты, почему же не заниматься своим делом?

— С кем вам проще работать — с идеальным исполнителем, или творческой личностью, имеющей собственное мнение и собственные идеи?

— Творчество – это мысли. Если они рождаются у спортсмена, я это только приветствую. Здесь редко бывают какие-то чёткие рамки. У меня, например, была ученица, у которой во всех ситуациях, даже когда она понимала, что я прав, находилось альтернативное мнение. А тот же Лазарев всегда всё выполняет. В том, что касается работы, мы можем обсудить, какие-то вещи, но Лев никогда не спорит. Никогда. Если дискуссии и возникают, то лишь о том, как сделать то или иное задание лучше и правильнее.

— Лазареву кто в этом году программы ставил?

— Илья Гурылев — он работает с нами уже третий сезон.

— Привлекать каких-то других постановщиков для большего разнообразия программ вы не планируете?

— Может быть нас к этому приведёт время, но пока не вижу необходимости. Лев в этом плане специфический спортсмен. Насколько ярко прозвучит та или иная программа зависит только от его отработки. А не от того, насколько ярко она поставлена. Но отрабатывать приходится долго — не припомню случая, чтобы постановка заиграла сразу. В предыдущих сезонах Лев начинал хорошо и качественно катать программы только к декабрю. Мне кажется, дело здесь в повышенной ответственности за элементы — она забирает у Лазарева слишком много внутренних сил. Как только элементы стабилизируются, программа начинает выглядеть совершенно иначе.

— Вы сказали в начале нашего разговора, что современный спорт гораздо более затратен во всех отношениях, нежели был раньше. Это требует какой-то разрешённой фармакологической подпитки?

— Так ведь даже нынешняя жизнь обычного человека нуждается в подпитке. Приходится принимать какие-то витамины, ту же аскорбинку. Другой вопрос, что нынешняя допинг-система, вообще не позволяет ни мази, ни капли. Те же пищевые добавки ты должен 50 раз проверить. Если есть хоть какие-то сомнения, спортсмен обязан позвонить врачу.

— Допускаете, что какая-то из ваших подопечных может бездумно принять таблетку ради того, чтобы похудеть?

— Сейчас для спортсменов проводится множество семинаров, так что все они с юниорского возраста прекрасно осведомлены, что можно, а что нельзя. Я всегда говорю своим: любые попытки искусственно помочь своему организму не принесут никакой пользы. Хочешь похудеть — делай это естественным путём.

— Когда девочки поправляются, вы говорите об этом вслух?

— При всех — нет, но всегда обращаю на это внимание. Обязательно. Потому что фигурное катание —это соответствие веса, роста и силы мышц. Набрал лишние килограммы — должен нарабатывать соответствующую силу на этот вес, иначе начнутся травмы. Ну, и никто не отменял внешний вид. Вопрос здесь не только в эстетике. Фигурист должен быть лёгким и быстрым. Это основа нашего вида спорта.

— Работа тренера оставляет время на какое-то хобби?

— Если бы не больные ноги, я бы с удовольствием играл в хоккей. В своё время отыграл в любительских лигах десять лет, и это было большой отдушиной.

— Знаю, что летом вы собирались менять коленный сустав.

— Пока не получается. Чтобы его поменять, я должен потерять время, которого пока просто нет. Хотя, на самом деле, когда совсем прижмёт, придётся по любому ложиться на операцию.

— Вы поэтому тренируете, стоя у борта?

— Иногда вообще-то я надеваю коньки. Иногда даже удочку беру в руки, просто не могу это делать на регулярной основе — сразу обостряются проблемы с ногами. Другой вопрос, что старшим ребятам ты уже не нужен на коньках, это перестаёт быть эффективным.

— Ограничивать своих спортсменов в разного рода активностях вне катка вам приходится?

— Смотря о какой активности мы говорим. Понятно, что не слишком разумно сесть на самокат и на скорости 50 км/час куда-нибудь ушататься, но если люди в выходной день хотят покататься на роликах, почему нет? Ну упадешь, обдерёшь коленку, так можно и с лестницы упасть? Нельзя же ограничивать спортсменов абсолютно во всём?

— Но существует же в контрактах пункт, запрещающий определённые виды занятий.

— Да, это касается, например, футбола. Футбол — тот самый вид спорта, занимаясь которым фигуристы чаще всего травмируются.

— Я была прилично удивлена, кстати, увидев, как Евгений Плющенко в олимпийском сезоне использует футбол вместо разминки.

— Знаю, сам с ним не раз играл в те годы. Но футбол футболу рознь. Если взять маленький мяч, травматизм вырастает в разы. Наступил, нога поехала — и всё, до свидания. Мы в своё время использовали для игры в футбол мяч, который сами же и сворачивали — из носков. Даже если ты на такой мяч наступишь, никакой травмы не случится — подвернуть ногу в этом случае почти невозможно.

— Жизнь спортсмена, если рассуждать глобально, устроена довольно просто: есть олимпийская золотая медаль, цель, которая освещает путь, придаёт силы и тому подобное. У вас, как у тренера, есть столь же мощная цель, которая заставляет не спать ночами, думать, переживать?

— Ночами я сплю хорошо. Но идея, ради которой я прихожу на каток, конечно же, имеется. Я точно так же, как и спортсмен, хочу выиграть Олимпийские игры. Почему нет? Это реальный, нормальный ориентир для человека, который занят работой. Вопрос в том, остановлюсь я в своей тренерской работе, если сумею эту цель реализовать, или приду на следующий день на тренировку и продолжу работать? Наверное, продолжу.

— Представляете себя работающим тренером в 80 лет?

— А что мы умеем в жизни кроме фигурного катания? Это сейчас есть возможность учиться онлайн, осваивать те же иностранные языки, что-то ещё. Наше поколение такой возможности не имело. Мы даже в школу толком не ходили. Поэтому я не вижу для себя другой жизни.